Неточные совпадения
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две
скалы, похожие одна
на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и
остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса,
на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь
на высоте,
на скале, и
на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и
оставаться так, стоя
на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
Наконец мы подошли к
скале Ян-Тун-лаза. Тут
на опушке дубовой рощи мы немного отдохнули. До моря
оставалось еще километра полтора. Долина здесь делает крутой поворот к юго-востоку. Собрав остаток сил, мы поплелись дальше. Скоро дубняки стали редеть, и вот перед нами сверкнуло море.
С рассветом опять ударил мороз; мокрая земля замерзла так, что хрустела под ногами. От реки поднимался пар. Значит, температура воды была значительно выше температуры воздуха. Перед выступлением мы проверили свои продовольственные запасы. Хлеба у нас
осталось еще
на двое суток. Это не особенно меня беспокоило. По моим соображениям, до моря было не особенно далеко, а там к
скале Ван-Син-лаза продовольствие должен принести удэгеец Сале со стрелками.
В полдень я подал знак к остановке. Хотелось пить, но нигде не было воды. Спускаться в долину было далеко. Поэтому мы решили перетерпеть жажду, отдохнуть немного и идти дальше. Стрелки растянулись в тени
скал и скоро уснули. Вероятно, мы проспали довольно долго, потому что солнце переместилось
на небе и заглянуло за камни. Я проснулся и посмотрел
на часы. Было 3 часа пополудни, следовало торопиться. Все знали, что до воды мы дойдем только к сумеркам. Делать нечего,
оставалось запастись терпением.
Но не все рискнули с нами. Социализм и реализм
остаются до сих пор пробными камнями, брошенными
на путях революции и науки. Группы пловцов, прибитые волнами событий или мышлением к этим
скалам, немедленно расстаются и составляют две вечные партии, которые, меняя одежды, проходят через всю историю, через все перевороты, через многочисленные партии и кружки, состоящие из десяти юношей. Одна представляет логику, другая — историю, одна — диалектику, другая — эмбриогению. Одна из них правее, другая — возможнее.
Мать опять взглянула
на сына, который молча стоял у окна, глядя своим взором
на пастуха, прыгавшего по обрывистой тропинке
скалы. Она любовалась стройною фигурой сына и чувствовала, что он скоро будет хорош тою прелестною красотою, которая долго
остается в памяти.
Пока в духане происходил богословский разговор, Лаевский ехал домой и вспоминал, как жутко ему было ехать
на рассвете, когда дорога,
скалы и горы были мокры и темны и неизвестное будущее представлялось страшным, как пропасть, у которой не видно дна, а теперь дождевые капли, висевшие
на траве и
на камнях, сверкали от солнца, как алмазы, природа радостно улыбалась и страшное будущее
оставалось позади.
С Асей К Морю дробилось
на гравий, со старшей сестрой Валерией, море знавшей по Крыму, превращалось в татарские туфли — и дачи — и глицинии — в
скалу Деву и в
скалу Монах, во все что угодно превращалось — кроме самого себя, и от моего моря после таких «давай помечтаем» не
оставалось ничего, кроме моего тоскливого неузнавания.
Когда ж безумца увели
И шум шагов умолк вдали,
И с ним
остался лишь Сокол,
Боярин к двери подошел;
В последний раз в нее взглянул,
Не вздрогнул, даже не вздохнул
И трижды ключ перевернул
В ее заржавленном замке…
Но… ключ дрожал в его руке!
Потом он отворил окно:
Всё было
на небе темно,
А под окном меж диких
скалДнепр беспокойный бушевал.
И в волны ключ от двери той
Он бросил сильною рукой,
И тихо ключ тот роковой
Был принят хладною рекой.
Эти звуки, полные дикого возбуждения, надолго
остались у меня в памяти, и впоследствии не раз, когда я с стесненным сердцем смотрел
на угрюмые приленские виды,
на этот горизонт, охваченный горами, по крутым склонам которых теснятся леса, торчат
скалы и туманы выползают из ущелий, — мне всегда казалось, что этот дикий крик хищника носится в воздухе над печальною и мрачною страной.
«Где это, — подумал Раскольников, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь
на высоте,
на скале, и
на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и
оставаться так, стоя
на аршине пространства, всю жизнь тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать.
«Вот, — подумал Ермий, — это мне готовое место». И сейчас же взлез
на этот столп по ветхому бревнышку, которое кем-то было к
скале приставлено, и бревно оттолкнул. Бревно откатилось далеко в пропасть и переломилось, а Ермий
остался стоять и простоял
на столпе тридцать лет. Во все это время он молился богу и желал позабыть о лицемерии и о других злобах, которые он видел и которыми до боли возмущался.
Море протекало у подножия
скал,
на которых возвышалась великолепная вилла, где два существа похоронили: одна свое скрытое горе, другая свои детские годы, а быть может и будущность,
на которую
оставалась, впрочем, слабая надежда, так как, казалось, маленькой Коре судьбой определено немного лет жизни.